Сахарно-белые лужайки снега, тускло-серые аллеи зимних деревьев, хрупко-льдистый пруд в глубине, а дальше – вымощенная камнем тропинка к особняку, по лестнице, в прихожую, затем – в зал, украшенный по случаю свечами, мандаринами, пляшущими, медленно вальсирующими снежинками под потолком, и там весь вечер на виду у самых разных представителей общества, политиков, дельцов и просто богатых бездельников, но всех как на подбор чистокровных и благородных. Ева зевала еще в запряженном фестралами экипаже, предвкушая смутную послерождественскую скуку. У нее в доме не было снежинок – на окнах плясали игрушечные солдатики и балерины вертелись в бесконечном аттитюде, приседали в плие и вставали на па-де-де, а вместо апельсинов пахло корицей и перцем, согревающе-прянно, изредка доносились запахи гвоздики и лайма, смешиваясь с веселым мотивом польки, наигранном на клавесине; у нее дома не было ничего белого: она позаботилась, чтобы все пестрело и переливалось, и никому бы в голову не пришло пригласить гостей в такую нарочито-праздничную обстановку. Вот почему Ева не любила покидать дом в Рождественские праздники – ее неминуемо ждал кипельно-белый, славно-достойный праздник-прием. Но Ева никогда не возражала, и именно поэтому предсказуемо оказывалась в гостях знаменитой фамилии и объятиях дальних тетушек.
Ева и не представляла, что бывает по-другому, а потому Ева, не имеющая, с чем сравнивать, никогда не жаловалась. Такие вещи отчего-то не могли ее развлечь, и она не понимала, почему у некоторых девушек ее возраста так вспыхивают щеки от танцев или беседы; Ева была извечно спокойна в общении как с представителями своего пола, так и противоположного, и сдвинутая на миллиметр ниже рука в вальсе не говорила ей ровным счетом ничего значимого. Но, возможно, Ева догадывалась, что она могла бы участвовать в чем-то более непривычном, вероятно, она бы даже не отказалась попрыгать через костер с деревенскими девчонками и скатать снеговика, но, увы, Ева не ощущала достаточной потребности участвовать в чем-то более непривычном и в общем-то была всем довольна. Особенно она была довольна тем фактом, что удалось избежать поцелуев в щеки от кузин и объятий тетушек; а чтобы избавиться от пристального взгляда девиц чуть постарше и устранить всякую возможность танцев со знакомыми юношами, Ева отправилась туда, где ее вряд ли могли заметить. Странно организована беседа на подобных мероприятиях: стоит тебе привлечь внимание – ты в центре событий, все хотят обсудить с тобой последние вести и урвать свою минутку тщеславия, но как только ты исчезаешь из поля зрения, всякие воспоминания о тебе тут же испаряются, будто ты не блистал остроумием несколько минут назад. Ева, прекрасно посвященная в детали, так и полагала: ее отсутствия никто не заметит. И отправилась в укромный уголок за лестницей, который приглядела еще в самом начале вечера.
Был в воспитании Флинтов один промах: они никогда не следили за детьми в достаточной мере, и старший брат Евы был по-настоящему своевольным и независимым юношей, а она, несмотря на то, что могла бы наслаждаться свободой вдоволь, никогда не пользовалась этой привилегией. У нее, в отличии от большинства ровесников, были все шансы нарушать правила и оставаться безнаказанной; вероятно, она бы даже могла по воскресеньям гулять по улицам маггловского Лондона. Но младшую из Флинтов никогда не манили приключения, и она сама была заранее уверена, что ничего интересного в том мире, что напротив, не обнаружила бы. Хотя порой ее и привлекали некоторые аспекты, о которых в школе рассказывали профессора или магглорожденные студенты, в необходимости открытия для себя параллельного мира Ева уверена не была и традиционно не уделяла этому вопросу должного внимания. Какая-то часть ее знаний о магглах была подкреплена прочитанной ею литературой, научной и художественной; Ева бы не стала отрицать, что подвержена очарованию некоторых маггловских писателей и их обращением с привычными ей словами. Еве нравились звуки их музыки, хотя магглы и незаслуженно считали многих волшебных композиторов своими; особенно ее возмущала история с Эдвардом Григом, но раз уж он придумал свои увертюры в мире, далеком от волшебного, она была готова потерпеть. Однажды Ева увидела движущиеся картинки, похожие на колдографии, только намного длиннее и с сюжетом – их ее магглорожденные знакомые называли «кинофильм»; разумеется, за один единственный раз девушка не проникла в волшебство этого изобретения. И в общем-то при желании Ева могла бы узнавать и дальше, но в конце концов этих культурных познаний ей хватало с головой и желания проникать глубже не появлялось.
И за лестницей в кресле гостья перечитывал «Счастливые дни» Беккета, изо всех сил во второй раз стараясь проникнуть в абсурдность действия пьесы, но, увы, то ли ее познаний о концепции экзистенциализма было недостаточно, то ли собственной абсурдности ей хватало с головой, но Ева застряла на половине пьесы, и по мере того, как Винни все глубже проваливалась в свое бессознательное, Флинт все сильнее клонило в сон.
- Тебе это всё надоело? – Голос у нее за спиной отвлек Винни и Вилли от диалога – хотя говорила в основном Винни – а саму Еву заставил дернуться и обернуться. - Хочешь, принесу шоколад? Выпьешь, станет проще не замечать меня и гостей дома Малфой. – Ева могла лицезреть перед собой новоявленную хозяйку дома, Нарциссу в девичестве Блэк. Они были представлены друг другу, были даже знакомы, перекидывались ничего не значащими репликами несколько раз, но Ева не помнила ни одного раза, когда бы Нарцисса решила завязать с ней диалог. Она поднялась на ноги, не выглядя, вероятно, взволнованной и виноватой в должной степени. Она помнила о необходимости быть вежливой и достойной, она испытывала потребность быть милой с хозяевами и отблагодарить их за радушный прием, но на ее лице не читалось желания быть полезным гостем или хоть каким гостем.
- Простите мою меланхолию, мадам Малфой. – Она всегда говорила «простите мою меланхолию», даже не пытаясь скрыть того факта, что ее меланхолия перманентна. Этим она как бы говорила «мне нестерпимо скучно и ужасно жаль, но этого никак не исправить». Должно быть, все уже привыкли, что на ровне со своим постоянным дружелюбием и учтивостью, вежливостью и теплым достоинством Ева постоянно испытывает еще и невозможную скуку. Мало кто, правда, принимал это за то, чем оно действительно являлось – безразличием к окружающему миру. Все считали, что Еве просто скучно – Еву надо развлечь. И она соглашалась веселиться, делала одолжение. – Я не лучшая гостья в Рождество, - она улыбнулась. И все равно – не виновато. – Гостья к тому же, которая воспользуется неосторожным предложением хозяйки выпить чашку шоколада. – Вообще-то, она пропустила мимо ушей все, с чем действительно была связана чашка шоколада. Ева так часто делала – слишком много усилий ушло бы на объяснения, на дальнейший диалог. Зачем? Когда можно выбрать самое удобное: позицию, которая принесет тебе выгоду. Не объяснять десять минут, что вообще-то она все замечает, просто не желает в этом участвовать. И Ева ждала, что Нарцисса будет хозяйкой примернее всех: щедро принесет ей шоколад, предпочтет не замечать оборванный диалог и удалится к гостям поинтереснее. Впрочем, были все шансы, что Нарцисса, подобно другим, возьмется советовать и выводить ее в люди – все тетушки и кузины почему-то отчаянно желали увидеть ее вальсирующей. Наверное потому, что Ева никогда не противилась и ни разу в жизни не отказала кому-либо в просьбе станцевать, сыграть в бридж или спеть какую-нибудь незамысловатую песенку. И именно потому, что не отказывала, а остальные так бесстыдно пользовались, Ева предпочитала ненарочито прятаться по углам с Самюэлем Беккетом.